Вавилонская башня - Страница 9

...

Г-н В. А. Бородин. Землекоп. Южное кладбище.

Гордо так, без излишеств, с торжествующим лаконизмом. Не профессор, блин, не писатель какой-нибудь долбаный, не архитектор, не музыкант. Землекоп! Кладбищенский! И этим всё сказано.

«Хомяк наблудил…» Всё же на душе слегка потеплело. Юркан посмотрел на помятое крыло, положил визитку в карман и порулил себе дальше, неизвестно чему радуясь больше – то ли встрече с боевым товарищем, то ли тому, что лонжерон не «пошёл». По радио передавали какую-то муть – будь моим мальчиком, будь моим зайчиком, – и Юркан его выключил. Кардан агонизирующе гудел, древний карбюратор категорически не желал как следует готовить смесь, и двигатель на светофорах глох. А мимо, сверкая лаком, шурша резиной, проносились джипы, «БМВ», «Мерседесы»… Правда, очень скоро обстоятельства снова всех уравняли, как в бане. Не доезжая улицы Фрунзе встали все. И «БМВ», и джипы, и «Мерседесы», и Юрканова «копейка». Видно, та гадость из взорвавшегося института временами доползала аж до Московского. Жди теперь, пока схлынет. Хорошо ещё, от Фрунзе до Натахиного дома идти не так уж и далеко. Если наискосок дворами. Правда, с грузом…

«О-хо-хо, грехи наши тяжкие…» Юркан извлек из багажника десятилитровую канистру, взял пакет с кое-какой жратвой, запер «копейку» – да кому ты, сердешная, кроме меня, нужна?.. – и двинулся дальше пешком.

Район, где жила Натаха, особо не радовал. Серо, грязно, безлюдно. «Хрущобы», в которых не стало ни света, ни воды, ни газа, расселили. Дворовые кошки и собаки разбежались гораздо раньше людей. Даже птицы здесь не летали: дурных нет. Короче, беда. Разруха, точно в войну, глаз остановить не на чем.

Единственная отрада – горелая башня института. Самый верх её теперь светится, переливается всеми цветами радуги. И не только ночью, но даже и днём, особенно в пасмурную погоду. Этакий нимб, дрожащее северное сияние, живущее своей особенной жизнью, колышущееся вне всякой зависимости от ветра… Сперва его всё показывали в новостях, автобусы с туристами подъезжали издали поглазеть… Теперь прекратили. Видно, правду говорят, что человек ко всему способен привыкнуть. К фронту приспосабливается, к войне, да так, что потом в мирной жизни места себе не может найти… Что нам после этого какая-то цветомузыка о пятнадцати этажах?!

Впрочем, кое-какие люди попадались и в этой пустыне. Не успел Юркан пересечь раскисший газон, уже забывший, что такое собачье дерьмо, как навстречу ему попался местный участковый, плотный коротконогий капитан… То есть, смотрите-ка, уже снова майор. А то! Кривая преступности у него небось стоит на нуле – какой дурак сюда сунется…

Знать бы Юркану, что восстановленный майор Собакин был уже не участковым, а исполняющим обязанности начальника отдела. Того самого отдела, в котором работать некому. Так что Собакин служил теперь и начальником, и заместителем, и участковым. И жнец, и швец, и на дуде игрец… Что поделаешь – умные разбежались, а остальные пьют.

– Ну что, парень? – обрадовался Собакин живой душе. – Опять к этой… из пятьдесят восьмой? – И, словно старому знакомому, протянул Юркану руку. – Вот не могу понять, она тебе кто? Вроде и не ночуешь… Хотя дурацкое дело-то нехитрое, можно и днём. Одно плохо, воды нет…

Тут Собакин вспомнил свою разлюбезную Клаву, угрюмо засопел, и его кинуло в тоску. «Ну и ладно, – сказал он себе, – хрен с ними со всеми. Баба с возу, кобыле легче… М-да… А каково жеребцу…»

– Да никто она мне. Жена друга. А друг в гробу. – Юркан вытащил свою «Болгарию», угостил Собакина, закурил сам. – Помогаю, чем могу. Здесь ведь у вас и сдохнуть недолго.

«Особенно поодиночке…»

– Ну ты это… Того самого… Смотри, не очень… – сразу посуровел Собакин. – Я ведь при исполнении…

Махнул рукой, высморкался и пошёл прочь. В сортир, к туалетчику Петухову. Правда, и там нынче не стало былого декадентского великолепия, даже совсем наоборот, сделалось очень невесело. Ни пожрать, ни выпить! Евтюхов теперь не очень-то шастает за институтский забор. Говорит – не дурной. Сам ни за что не пойду и другим не советую. С этой тварью, мол, лучше не связываться. Минули золотые денёчки.

– При исполнении так при исполнении. – Юркан посмотрел Андрону Кузьмичу в спину и мысленно перекрестился. Тот хоть вроде и разговаривал дружелюбно, но властью от него веяло нешуточно, а значит, держаться следовало подальше. У таких, как Собакин, рассуждение одно: «был бы человек, а статья найдётся». Дождавшись, пока майор скроется, Юркан направился к облезлой, помнящей лучшие времена «хрущобе». Вошел в мрачный неуютный подъезд, начал подниматься по грязным ступеням. Вот она, мерзость запустения. Как-то всё же лучше, когда заплёвано, зассано. Какие ни есть, а признаки жизни… Во всем подъезде – две души жильцов. Натаха да чудик один, обитающий этажом выше. Алконавт, но тихий покамест. Прозвище у него ещё такое чудное. Ахти… Ихти… Тьфу. Совсем памяти не стало.

А вот и знакомая дверь. Некрашеная, с цифрой пятьдесят восемь. Как всегда – незапертая.

– Юрочка пришёл, хороший, – послышался голос Натахи, когда Юркан ещё только шагнул в прихожую. – Я здесь, Юрочка, здесь. На кухне я.

В квартире было холодно, пахло неуютом и дымом. Неудивительно: Натаха сидела у ведра с лениво догоравшими головешками. Взгляд снулый, отрешённый, неживой… голова седая. Что в этот раз пустила на дрова – шкаф, шифоньер, пенал? Или уже до паркета добралась? «Во что девку превратили, суки…»

– Что, никак бензин закончился? – Юркан со вздохом посмотрел на новоявленную «буржуйку», щёлкнул по канистре, зашуршал пакетом. – Вот… керосинку заправишь. Только соли всыпать не забудь, а то полыхнёт. – Он вытащил полукопчёную колбасину, пару банок тушёнки, сыр, буханку хлеба. – Ты сегодня хоть ела чего, мать? – В голосе Юркана звучали боль, сострадание и стыдливая неловкость. – Ты уж прости, больше ничего не привёз. Никак…